В маршрутах и походах. Приключения геолога. 1957-1958. Владимир Булдыгеров

 В МАРШРУТАХ И ПОХОДАХ

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Свои рассказы о перипетиях в геологических маршрутах и походах я решил предварить кратким описанием процесса геологосъёмочных работ, конечной целью которых является геологическая карта. Она нужна, главным образом, для поисков полезных ископаемых, которые являются основным богатством страны. Геологосъёмочные работы заключаются в маршрутном исхаживании  территории по определённой сетке. В маршрутах собираются сведения о геологии и полезных ископаемых площади. Эти сведения шаг за шагом отображаются на топокартах.

   Геологосъёмочные работы делятся по масштабу. Вначале проводится геологическая съёмка масштаба 1:200 000, когда маршруты проходят в среднем через 2км. Если в результате этих работ установлено, что площадь перспективна на какие-либо полезные ископаемые, то ставится геологическая съёмка масштаба 1:50 000, где маршруты проводят в среднем через 500м. Она должна дать ответ на вопрос - стоит ли проводить более детальные работы. То есть, геолог-съёмщик идёт первым, составляет геологическую карту, определяет перспективы площади на различные виды полезных ископаемых. При положительном прогнозе проводятся поисковые, а затем и стационарные разведочные работы. Они окончательно определяют, есть ли на площади месторождения.

   Процесс геологосъёмочных работ начинается с выбора площади для их проведения. Начальнику или старшему геологу партии, которая завершает работы по очередному объекту, зимой поручается составление проекта работ. В проекте на основании известных данных по геологии и полезным ископаемым площади и соседних территорий обосновываются состав партии, виды работ и способы их выполнения, снаряжение, вид транспорта и т. д.

   Весной начинается подготовительный период. Выбирается место для базы, желательно ближе к центру площади, обычно в долине большой реки, где может сесть вертолёт и имеется лес (я рассказываю о партиях, которые должны работать в местах, удалённых от населённых пунктов). Для строительства базы нанимаются 2-3 рабочих. Завхоз получает снаряжение и продукты, организовывает заброску строителей и груз на площадь.

   Типичная база состоит из одного или двух жилых домов, бани, пекарни, склада, навеса над костром для приготовления пищи, который должен покрывать и столовую (стол и скамейки). База должна быть готова к прибытию ИТР и рабочих на полевые работы.

   В партии в это время царит возбуждение! Идёт планирование полевых работ! На столах разложены карты, аэрофотоснимки. Обсуждается, откуда начинать работу и в каком направлении их продолжать, где делать основные и промежуточные табора и т. д. В одной из соседних партий весной висел плакат: «горы зовут, спасу нет» - точно отражающий наше весеннее настроение. Большинство геологов, пришедших в Иркутскую геологосъёмочную экспедицию в 50-е и 60-е годы, были энтузиастами своей профессии. Были и такие геологи, которые ехали на полевые работы, как на каторгу и в поле стремились отлынивать от работы. Они могли схалтурить, принести фиктивную документацию, не проходя полностью маршрут. Мне было их искренне жаль.

   - Там, где Вы прошли маршрутом, - говорили нам старшие товарищи, - может десятки лет не ступит нога другого геолога, поэтому собранные вами данные должны быть достоверными, максимально полными с точным указанием мест их сбора. И мы следовали этим наставлениям.

   Состав партии определялся в зависимости от запроектированных видов и объёмов работ. Обычный состав ИТР геологосъёмочной партии: начальник, старший геолог, начальник отряда, 2-3 геолога, геофизик, прораб, 2-3 техника-геолога (раньше они назывались коллекторами), завхоз.

   Обычно руководство экспедиции стремилось сохранить имеющиеся коллективы, где специалисты сработались друг с другом. Геологосъёмочная партия в поле в какой-то мере сходна с кораблём в долгом плавании. Ведь ты живёшь в течение нескольких месяцев с человеком в одной палатке, делишь с ним бытовые неудобства и рабочие трудности. Желательно, чтобы он был другом, на которого в трудную минуту можно положиться.

   В мае начинался набор рабочих. В это время вестибюль экспедиции наполнялся желающими на лето поехать в партию. Они делились на горнорабочих, маршрутных рабочих, конюхов, промывальщиков. Если запроектированы взрывные работы, то был необходим взрывник. Обязательно нанимались повара, обычно женщины. Их называют таборщицами. Среди рабочих были разные типы. Далее я приведу характеристику особенно интересных людей, которые встретились при полевых исследованиях.

   В конце мая партия, в зависимости от расположения запланированной площади, выезжала или вылетала на полевые работы. Там она разделялась на отряды, которые забрасывались на намеченные участки и приступали к работе. Заканчивались они обычно в сентябре или начале октября, когда ложился снежный покров. Все съезжались на базу. Основной контингент рабочих увольняли и принимались приводить собранные за лето материалы в единый порядок. Всё должно было быть оформлено для приёмки полевых материалов. В октябре, а иногда и начале ноября прибывали в Иркутск. По приезду, через 7-10 дней комиссия принимала полевые материалы: определяла качество документации, обоснованность геологической карты, полноту опоискованности площади на полезные ископаемые.

   Обычно партия проектировалась на три года с тремя полевыми сезонами. Зимой третьего года составлялся окончательный отчёт, защищался, и сдавался в геологические фонды. После этого партия ликвидировалась, а коллектив начинал работу по проекту новой партии.

   При многолетних геологических исследованиях в разных, в основном удалённых от жилых мест, районах Байкальской горной области довольно часто возникали неординарные ситуации: драматические, комические и даже трагические. О них год за годом и пойдёт далее рассказ. Частично они нашли отражения в медвежьих историях. Эти истории естественным путём вплетаются в последовательность рассказов о геологических путях-дорогах. Поэтому я их буду повторять согласно хронологии событий.

1957 год

   В 1957 году мы окончили третий курс геологического факультета ИГУ и отправились на первую производственную практику. Валя Белогур, Миша Баженов и я устроились в Конкудерскую геологосъёмочную партию, которая только что сформировалась, и должна была проводить работы в бассейнах верхнего течения рек Мамакана и Конкудеры - левых притоков р.Витим. Кроме нас, в партии было ещё четыре студента Харьковского университета: Алёша, Витя, Толя и Люда. Начальником партии был Лев Владимирович Ревякин, а старшим геологом - Виктор Леонтьевич Тихонов.

   Производственная практика началась для нас с приключений. Прилетели мы в Бодайбо, расположились в палатках на левом берегу рМамакан за посёлком, в 1 километре выше устья и стали готовиться к полевым работам. Для маршрутов выдали нам спецовки, кирзовые сапоги, рюкзаки, накомарники, для ночёвки - спальники.

   Площадь работ была удалено от населённых пунктов на 90 километров. К ней вели только тропы. Заброску снаряжения и продуктов на площадь планировали производить лодками, которые мы должны были доставить до устья р.Икибзяк - левого притока р.Мамакан бурлацким способом. Перемещаться по площади должны были на оленях и лошадях. Лошадей наняли в окрестностях Бодайбо. Они должны были прибыть своим ходом по тропе, которая шла в обход долины Мамакана. Оленей арендовали в колхозе, расположенном в нескольких сотнях километров от площади работ. Для их перегона отправили пораньше старшего коллектора Пальчикова и Валю Белогура.

   В посёлке Мамакан арендовали три лодки. На две лодки наняли лоцманов, знавших русло реки. На третьей лодке для экономии взялся быть лоцманом завхоз Утусиков. Он заявил, что на Лене лоцманил и справится, глядя на первые две лодки. Лодки загрузили с верхом, приделали для каждого лямки на бечеве, распределились по лодкам. Вечером отметили начало полевых работ хорошей выпивкой и песнями. Утром тронулись в путь. Виктор Леонтьевич решил прокатиться и сел в лодку Утусикова.

   С самого начала надо было преодолеть скалистый прижим. В этом месте проектировался створ будущей Мамаканской ГЭС, но велись ещё только подготовительные работы. Мамакан здесь поворачивал на 90 градусов и всей своей мощью ударялся в скалу. От скалы в воду погружались три скальных выступа, над которыми вода образовывала валы высотой до полутора метров.

   Первая лодка благополучно преодолела все три вала. Наша лодка шла второй. Мы только прошли второй вал, как сзади раздались истошные крики. Оглянувшись, увидали, что третья бригада держит лодку, погрузившуюся под воду. По воде плывёт всё, что было на ней поверх бортов: спальники, рюкзаки и т. п. За куль с хлебом держится Виктор Леонтьевич и призывает на помощь (он не умел плавать). Утусикова нигде не было видно. На крики выбежали жители, с обоих берегов столкнули лодки и выловили все вещи вместе с Виктором Леонтьевичем.

   Как оказалось, когда третья лодка начала преодолевать первый бурун, завхоз повернул рулевое весло не в ту сторону, лодка стала поперёк вала и вода накрыла её. Так как она была на бечеве, которую держали ребята, лодка только погрузилась в воду. Держась за неё, можно было дождаться помощи. Но Виктор Леонтьевич закричал:

   - Тонем, спасайся!

   Ухватившись за мешок с хлебом, бросился с лодки, а Утусиков за ним. Он был в телогрейке и в резиновых сапогах с длинными голяшками, которые пристегнул к поясу. Такой намокший груз потянул его на дно, и он утонул, не доплыл 5 метров до берега. Вскрытие показало, что у него остановилось сердце, не выдержав напряжения.

   Перетащили лодки за скалы и расположились табором. Началось следствие. Через неделю следователь признал, что виноватых в гибели завхоза нет, и мы продолжили путь.

   До устья Икибзяка  тянули лодки три дня. Тяжелый это был труд. Мамакан - река суровая, да и вода была высокая. Скалистые прижимы чередовались с плёсами и каменистыми перекатами. Самые трудные участки - скалистые прижимы, где течение стремительное. Приходилось перебираться по скальным выступам по одному, пока остальные, упираясь, держат лодку. Лоцман в это время отгребается от скалы, чтобы не врезаться в неё, ещё больше натягивая бечеву. Первый перебирался на удобное место, упирался, что есть силы, натягивая бечеву. Пошёл второй, за ним третий и т. д. На плёсах тянуть лодку было легко, но надо было пробираться сквозь заросли кустов. На перекатах приходилось забредать в холодную воду, иногда по пояс, пока лоцман найдёт проход между валунами. Невольно приходили в голову стихи Н.А. Некрасова:

«Плечами, грудью и спиной тянул он лямку бечевой...

И падал он и вновь вставал, хрипя «Дубинушку» стонал...»

   На третий день достигли устья Икибзяка, где нас должны были ждать олени и лошади. Но ни тех, ни других не было. Расположились табором и стали ждать. Благо в Икибзяке было полно хариусов. Ловили все, кому не лень, даже женщины, которые никогда в жизни не брали в руки удочки. А нажива в виде полчищ паутов в большом количестве атаковала нас целыми днями. В качестве развлечения устраивали соревнование: кто скорее набьёт триста паутов. Обычно победителю хватало одного часа.

   На третий день сверху вдоль берега пришел каюр с тремя оленями. Оказалось, что они перепутали реки, пришли на устье р.Бугарихты, которая впадает в Мамакан выше по течению. У них кончились продукты, и они уже третий  день живут в охотничьем зимовье на чае.

   На другой день загрузили оленей провизией и отправили меня с каюром спасать друзей от голодной смерти. Шли мы вдоль берега Мамакана без тропы, то взбираясь на откосы, то по отмелям. В одном месте олень оступился и полетел кувырком под откос высотой метров пятнадцать. Смотрим, он внизу лежит в стланике на спине. Из стланика торчат только четыре копыта.

   - Оленю турба! - воскликнул каюр.

   Спустились к нему, развьючили, подняли, поставили на ноги, и он пошел, как ни в чём не бывало. Завьючили его снова и отправились дальше.

   Когда нас увидали голодные ребята, радости их не было предела. Они кинулись нас обнимать и требовать еды. Но я помнил, что нельзя после голодовки сразу давать много еды, тем более грубой. Сначала я открыл банку сгущенного молока и стал поить их чаем с молоком. Потом накрошил туда хлеба, чтобы он размок и т. д.

   Утром каюры с оленями ушли на устье Икибзяка, а нам троим, было приказано ждать, пока прибудет отряд. В этом месте намечался табор. Утром мы решили сварить кашу, но никто из нас  этого раньше не делал. Посовещавшись, мы насыпали половину трёхлитрового котелка рису и доверху налили воды. Через 15 минут после закипания каша полезла из котелка. Мы стремительно начали её отчерпывать, но она лезла и лезла. Наконец каша успокоилась, но стала пригорать. Мы попробовали, рис был полусырой. Так как есть хотелось, то мы решили, что и такой рис сойдет, и принялись за еду. Быстро опустошили котелок. Нам с нашими молодыми желудками ничего, а Пальчиков после еды со стоном лёг на нары.

   - Ты что стонешь? - спрашиваем его.

   - Да у меня от полусырого риса желудок заболел, язва обострилась.

   - Так зачем же ты его ел.

   - Да мне завидно было, с каким вы аппетитом его едите.

   На другой день начался ливень и Мамакан стал стремительно прибывать. Дождь лил день, ночь и весь следующий день. Вода стала подбираться к порогу зимовья. Я пошёл посмотреть, куда нам можно бежать, если вода затопит зимовьё. Но оказалось, что за зимовьём была старая протока, по которой катил высокий вал воды. Мы оказались на острове, бежать уже было поздно. Вода дошла до порога. Так как пол в зимовье был ниже порога, то вода его затопила. Мы сидим на нарах, а внизу глубиной до колен плещется вода со всяким мусором.

   На наше счастье к вечеру дождь кончился, и с утра вода стала спадать. Но тут на нас навалилась новая беда. Оказалось, что эвенки ночевали на нарах и в настеленных ветках оставили нам, чтобы мы не скучали,  вшей. Возникла проблема, как от них избавиться?

   Хорошо, что вода уже освободила пространство перед зимовьём, и день выдался солнечный. Развели мы большой костёр, разделись догола и начали в рукопашную уничтожать врагов. Сначала тщательно просмотрели трусы. Уничтожив всю живность на них, которую нашли, надели и принялись за майки. Так мы занимались целый день, но от вшей избавились полностью.

   Через несколько дней пришёл караван, и мы включились в работу. Многому нам пришлось учиться: ставить палатки, делать таган, разводить костёр в любую погоду, варить еду, прорубать тропы, компактно упаковывать рюкзак и спальник для транспортировки, вьючить лошадей и многое другое. В каждом деле нужна была сноровка, а также важные мелочи. Могли возникнуть большие сложности, если их не соблюдать.

   Завьючить лошадь надо было так, чтобы вьюк выдержал длинную дорогу по кустам, камням и бродам, не развязался, не сполз набок, ничего не потерялось. Лошади были снабжены специальными вьючными сёдлами с крюками, куда вешали вьючные суммы и ящики с кольцами. Суммы и ящики должны были иметь одинаковый вес с обеих сторон лошади. Когда ремнями затягиваются вьюки, лошади это не нравится, и она раздувает бока. В походе ремень может ослабнуть, вьюк сползёт на сторону, придётся перевьючивать. Для того чтобы этого избежать, в момент затягивания ремня приходилось пинать лошадь в живот. От неожиданности она «сдувалась», и тут надо было успеть максимально затянуть ремень, пока лошадь снова не надулась. Поверх вьюков укладывались спальники, рюкзаки и палатки. Их тоже надо было привязать так, чтобы они не свалились на сторону и не выпали. Но всё равно в дороге иногда вьюки сползали на сторону и даже могли оказаться под брюхом лошади. Приходилось останавливаться и перевьючивать.

   Каждая лошадь имела свой характер. Одна лошадь, если сползал вьюк, останавливалась и спокойно ждала, пока её перевьючат. Другая лошадь была трусливая. Один раз у неё вьюк сполз под брюхо. Она стала биться и в панике стала носиться по кустам, не разбирая дороги, пока не застряла между двумя деревьями, тяжело дыша, с шишкой на лбу и порванными спальниками. Третья лошадь ходила как танк. Если вьюк за что-то цепляется, она останавливалась, отступала и резко рвалась вперёд. На неё нельзя было вьючить сумы: все будут порваны. Поэтому на неё вьючили окованные вьючные ящики, которые могли выдержать удары о деревья. Ещё одна лошадь была очень сильная и обычно не давалась вьючиться. За два дня до перехода её привязывали к дереву и не кормили. Затем давали ей овёс и, пока она ела, успевали завьючить. Эта лошадь везла самый большой груз.

   Из-за описанных выше событий геологосъёмочные работы начались лишь в середине июля. В результате партия не смогла выполнить план. Но начальник партии при молчаливом согласии начальства экспедиции заактировал столько квадратных километров геологосъёмочных работ, сколько было по плану. Поэтому остался долг, который надо было ликвидировать в следующие два года. Как будет видно из рассказа за 1959 год, это имело большое значение для моей судьбы.

   Вначале я в маршрутах сопровождал с радиометром геолога Мишу Шахматова. Радиометры того времени (марка УР-4М) были далеки от совершенства. Вес их был около 4 килограмм, крепился он ремнями на груди. Датчик представлял собой трубку длиной больше метра, которая соединялась с радиометром шнуром длиной около полутора метров. Трубка со шнуром цеплялись за все, что только можно. Пробираться с таким радиометром сквозь кусты было весьма сложно. А геолог не ждёт. Выбравшись из зарослей, приходилось его догонять.

   Надо сказать, что мне «повезло» с геологом. Зимой Миша Шахматов играл в оркестре на трубе, и дыхание у него было соответствующим. Он без остановок шёл в гору, изредка поколачивая камни, и обычно напевал:

   - Тум - тум - тум - турум, тум - турум - турум -.турум.

   А я, задыхаясь, и обливаясь потом, спешил за ним. В общем-то, я с детства привычен к работе и ходьбе на большие расстояния. С 7 лет уже ходил за диким луком, на покос, за ягодами и грибами. Бывало, мы с мамой шли с покосов, до которых было 10-15 километров, почти бегом. Маме надо было управиться с коровой и домашними делами, а мне - полить огород и бежать к друзьям и подругам на вечерние посиделки. Водокачка была в 200 метрах  ниже по склону. Воду доставлял в бочке на тележке. Я бегом бежал к водокачке, а оттуда весь в поту вёз телегу с бочкой к огороду. Там быстро разливал и обратно.

   Рельеф там, где я жил до поступления в университет был довольно ровный. Относительные превышения редко достигали 100 метров. А тут горы с превышениями до 1000 и более метров. Сначала было весьма трудно. Потом втянулся,  стало полегче.

   Пошли маршруты, когда пот проливали в три ручья и набивали синяки и раны. От ударов о камни почти постоянно на голенях были коросты. Одежда и обувь часто рвались, а выдавался по норме один комплект на весь сезон. Пришлось осваивать профессию портного и сапожника. Для образцов и проб нам выдавали мешочки, которые шили из отходов на Иркутской швейной фабрике. Они были самых разнообразных цветов и рисунков. Эти мешочки мы использовали на заплатки, выбирая самые экзотические. К концу сезона на штанах почти не оставалось места без заплаток. Мы соревновались, чьи штаны живописнее. Сапоги тоже не выдерживали, часто приходилось их починять. В конце сезона сапоги буквально расползались на ногах. В последующем я всегда брал в поле шило, толстую иглу и нитки, из которых делали дратву.

   Часто приходилось преодолевать горные ручьи и реки с ледяной водой. Если находили лесину, которая лежала поперёк ручья, то переходили по ней, иногда на высоте до полутора метров. Надо было держать равновесие, чтобы не свалиться в ручей. Лесины часто были одним концом навесу, или опирались на ветки и колебались под нашими шагами, а тяжелый рюкзак тянул в стороны. Бывало, срывались с лесины, после чего приходилось выливать воду из сапог выжимать одежду и всё это сырым надевать на себя. Бррр! Постепенно выработалась сноровка, и мы без происшествий переходили ручьи даже по тонким вибрирующим жердочкам.

   Если не было естественной переправы, то приходилось ручьи бродить. Кирзовые сапоги, часто с дырками легко пропускали воду, да и её уровень нередко был выше колен. Босиком бродить через горные ручьи нельзя. На камнях можно легко поскользнуться или поранить ноги. Поэтому мы бродили в сапогах на голую ногу. На другом берегу выливали из сапог воду, заматывали сухие портянки и продолжали маршрут.

   Бывали и многодневные маршруты с ночёвками у костра на постели из хвойных веток. А какой сон у костра? С одного боку печёт, с другого поддувает. Часто приходится вставать и подбрасывать в костёр дрова, которые заготавливали вечером.

   Если начинался дождь, то искали укрытие в скалах или большой кедр. Под ним всегда сухо, так как капли дождя скатываются по хвое в стороны. Но он должен был быть достаточно густым, иначе отдельные капли всё равно попадали на нас. Если не находили укрытия или подходящего кедра, то было как в песне:

«А струйки мутные так медленно стекают

За воротник, кап-кап и по спине».

   Хорошо, если дождь быстро прекращался. Тогда маршрут продолжали, а одежда высыхала на нас. Если же дождь продолжался, приходилось бросать маршрут и идти на табор, а затем возвращаться, чтобы закончить маршрут. Бывало за маршрут дождь мочил нас по нескольку раз.

   Вечерами мы делали различные приспособления вокруг костра и сушили одежду и обувь. Так как дожди были частыми, то вечерний костёр в окружении сохнущей одежды - обычная картина. Костёр часто искрил и искры падали на одежду, прожигали дырки, которые приходилось зашивать.

   Хлеба не было, весь сезон питались лепёшками на соде. Стряпать их - особое искусство. Замешивалось тугое тесто с содой, и делалась тонкая лепёшка. Её поджаривали на сковороде или лопате. Лепёшка вздувалась и образовывалась корка. После этого вокруг костра ставились палочки на определённом расстоянии и к ним прислонялись лепёшки. Чтобы лепёшки прожарились и не подгорели, костёр должен был гореть ровно, а лепёшки надо было периодически переворачивать. Так как таборщица не успевала заготовить на всех лепёшки, приходилось и нам после маршрута заниматься ими.

   В многодневные маршруты брали с собой запас лепёшек, а на случай задержки - муку с содой. Для изготовления лепёшек в походе приходилось использовать подручные средства. Не тащить же с собой лопату и чашку, груза и так набиралось достаточно. Так в одном из многодневных маршрутов, в котором Виктора Леонтьевича сопровождали я и Витя, мы задержались, продукты кончились, осталась одна мука и сода. Сделали из бересты так называемую чумичку в виде чашки, замесили тесто и сделали лепёшки. Поджарили их на раскалённых камнях и поставили доводить до кондиции к костру. Утром ими позавтракали, а пока собирались, Витя надёргал трёхлитровый котелок хариусов. Поднялись на водораздел, проголодались, развели костёр и на рожнах стали жарить хариусов. Соли не было. Но мы так проголодались, что решили: хариусы без соли даже вкуснее. К вечеру без происшествий добрались до табора.

   В одном из переходов ночь застала нас на водоразделе в густом лесу. Когда совсем стемнело, мы сбились с тропы и оказались на крутом склоне. Пришлось ночевать без воды и костра. Оленей привязали к деревьям, а сами расстелили спальники и легли спать. Чтобы во сне не скатиться неизвестно куда, каждый лёг за деревом. Так и переночевали. Когда рассвело, то открылась довольно забавная картина: по всему склону за деревьями разбросаны заполненные спальники.  Утром разобрались, где мы находимся, вышли на тропу и благополучно пришли на место намеченного табора.

   Несколько полукомических, полудраматических случаев с осами. С ними я был знаком ещё с детства. Они кусали меня не один раз.

   Как-то я в камеральный день решил побаловаться сгущёнкой. Сделал в баночке две дырки, попил с молоком чаю и поставил около палатки. В обед решил продолжить пиршество. Начал сосать молоко из банки и вдруг почувствовал во рту что-то постороннее. В тот же момент мой язык как будто обожгло. Я выплюнул и увидел, что в молоке была оса. Она почуяла сладкое, забралась в банку, а выбраться не смогла. Через несколько минут я почувствовал, что мой язык распухает, вскоре он уже не помещался во рту. Пришлось мне некоторое время ходить с открытым ртом. Есть я ничего не мог. Отёк прошел к вечеру, и жизнь вошла в обычную колею.

   У нас была геолог Женя Степанова миниатюрного сложения. Один раз она пришла из маршрута, и мы её не узнали. Лицо распухло и увеличилось раза в два, а вместо глаз узкие щелочки. Оказалось, что она напоролась на гнездо ос и поздно его заметила. Они несколько раз её ужалили и в результате изменили до неузнаваемости. Возвратившись, Женя забралась в свою палатку и два дня не показывалась, пока не пришла в норму.

   Один раз мы меняли табор на оленях. Несколько человек, в том числе и я, шли впереди, за нами двигался караван оленей. Сразу за караваном шёл парнишка-радиометрист. Вдруг слышим сзади удивлённые возгласы:

   - Смотрите, смотрите, олени танцуют! Ха-ха-ха!    

   Олени действительно прыгали, подбрасывая зады, стремились вырваться из связки и убежать. Мы сразу поняли, что олени зацепили осиное гнездо.

   - Убегай скорее! - закричали мы ему. Но он продолжал хохотать, наслаждаясь зрелищем «танцующих» оленей. Вдруг лицо его исказилось от испуга. Осы добрались и до него. В следующий момент он тоже запрыгал в такт с оленями, и бросился бежать. Оленей каюры скорее увели от этого места, а идущие сзади по кустарнику постарались как можно дальше обойти жилище ос.

   Как начало полевых работ, так и их окончание в тот год было полно приключений. В начале сентября мы закрывали геологической съёмкой дальний угол площади в верхнем течении Левого Мамакана. Маршруты были сделаны, продукты кончились. Надо было возвращаться к устью р.Чавори, где горный отряд проводил оценочные работы на проявлении молибдена. Оттуда путь с маршрутами лежал к устью р.Икибзяк, где располагался базовый табор.

   Летом оленей донимает гнус. Для их спасения каюры разводят на таборе дымокуры, и они толпятся вокруг них. Иногда так лезут к костру, что опаливают на морде шерсть. Кормятся ночью, когда мошка спит. Утрами, когда каюры ещё спят, но мошка уже одолевает, олени носятся по кустам и вокруг палаток. Копытами они задевают верёвки, которыми крепятся палатки, не давая нам спать. А светает летом рано. Чтобы выспаться, приходилось огораживать табор жердями. Осенью главная еда оленей, на которой они нагуливают жир - грибы. Дни становятся короче, по утрам холодно, и мошка не сильно донимает оленей, да и нас тоже. В поисках грибов они часто разбредаются в разные стороны. Собрать их становится проблемой. Для приманки оленей, которые любят соль, приучают к определённым звукам. У каюров были мешочки с костями. Они ими брякали. Это сигнал для оленей: могут побаловать солью, и они устремляются на эти звуки. Но часто олени уходят далеко и не слышат приманивающего сигнала. Тогда каюрам приходится побегать, чтобы их собрать.

   Вот и на этот раз, уже время обеда, а оленей нет, и еды нет. Решили идти на табор горного отряда, который располагался в 15 километрах ниже по течению, оставив каюров собирать оленей и привезти груз. Так как с выходом запоздали, то безлунная ночь застала нас на половине пути. Долина в этом месте довольно широкая. Чтобы не сбиться с пути, впереди шёл Миша Шахматов, так как он знал тропу. А мы цепочкой, почти держась друг за друга, шли за ним. У него сильно разболелся низ живота, и он шёл, согнувшись, преодолевая боль. Как я сейчас думаю, у него был приступ аппендицита. Если бы аппендикс разорвался, спасти Мишу не было бы возможности. Где-то около 12 часов вдруг я вспомнил, что сегодня 5 сентября - мой день рождения. За мной шёл  Миша Баженов.

   - Миша, а у меня сегодня день рождения.

   - Поздравляю, - Только и мог он сказать мне.

   В час ночи мы, наконец, достигли табора горняков. Они поднялись, накормили нас, хотя  продукты у них тоже были на исходе.

  Несколько слов о горнорабочих. Их было 5 человек, все отсидели в тюрьмах не менее 5 лет. Но мужики были замечательные: работящие, добрые, любые трудности переносили с шутками, всегда были готовы помочь. Если рядом были женщины, то они даже разговаривали без мата.

   С табора горняков надо было маршрутами выходить на базовый табор в устье Икибзяка. Оленей отправили на родину. Так как продукты кончались, то отправили конюха с лошадьми за продуктами: день идти до устья Икибзяка и день обратно. С ними отправили горняков, прораба и женщин. Осталось нас 10 человек. Прошло два дня, лошади должны бы уже прийти, но их нет. На третий день утром из последнего яичного порошка сделали большой омлет, разделили по-братски и «положили зубы на полку». Как всегда, в таких случаях рыба перестаёт ловиться, хотя летом здесь ловили хариуса сотнями.

   Мишу Баженова и Алексея - студента Харьковского университета отправили выяснить, где же лошади, а сами стали подбирать паданку - кедровые шишки, упавшие с деревьев. Но вскоре все шишки собрали, орехи сощелкали. На четвёртый день залегли в спальники и в основном проводили время в полусне, прислушиваясь, не идут ли лошади. Так прошло два дня. Наконец в середине третьего дня вдалеке послышался звон колокольчиков, и голоса. Все радостно высыпали из палаток. Быстро развьючили лошадей и начали «пировать».

   Оказалось, что лошади задержались из-за форс-мажорных обстоятельств. Тропа до Икибзяка пересекала два хребта и долину реки Бугарихты. Когда караван коней возвращался, то оказалось, что по долине р.Бугарихты шёл пал - горел лес. Вот конюх и пережидал на хребте, когда кончат гореть деревья, и можно будет идти к нам. А посланные ребята сидели на противоположном хребте.

   День мы отъедались, но надо было кончать работу, так как осень уже поджимала. Распределили маршруты. Я с Мишей Шахматовым и Миша с Алексеем должны были параллельными маршрутами идти через водораздел на устье Бугарихты, там, в знакомом мне зимовье переночевать и снова маршрутом через водораздел выйти на устье Икибзяка. Взяли продуктов на два дня, тёплую одежду (телогрейки, шапки, у кого они были) и отправились в маршрут.

   До зимовья мы добрались без приключений, если не считать, что периодически моросил холодный дождь и пришли мы на место по темноте, так как дни стали короткими. На другой день позавтракали последними продуктами и отправились в заключительный маршрут. Моросил мелкий дождь. Стали подниматься на водораздел. Выше дождь сменился снегом. Пока поднимались по заросшему склону, ветер почти не ощущался. Но вот кончился лес, мы вышли на каменные россыпи, а здесь настоящая пурга. Ветер был такой, что приходилось идти, согнувшись, и валил густой снег. Мы оказались в тумане (облаке), видимость сократилась до десятков метров. Камни стали скользкими, покрытыми снегом, скорость движения уменьшилась. Шапки завязали под подбородком, руки засунули в карманы. Геолог держал молоток, а я трубку радиометра  подмышкой, изредка вынимая их: Миша для отбора образцов, а я для замеров радиоактивности. Записывать данные в таких условиях возможности не было, приходилось их запоминать.

   Когда вышли на плоский водораздел, ветер немного разорвал облачность. Вдруг видим, что Миша с Алёшей, которые должны были идти параллельно в одном километре от нас, идут в направлении перпендикулярном нашему маршруту и уже метрах в 150. У Алёши не было шапки, и он завязал уши накомарником. Выглядел он комично. Мы закричали, они остановились, увидели нас, поняли, что сбились с маршрута, развернулись и скрылись в тумане.

   Начался спуск, снежный покров стал менее глубоким и постепенно исчез, а снег сменился мелким дождичком. Когда зашли в заросли, то и ветер перестал нас донимать. Мы быстро вышли на тропу и засветло пришли на табор, где переоделись в сухую одежду и напились горячего чая. Жизнь стала радостней. Через некоторое время пришли и Миша с Алёшей.

   Нас на лодке доставили в Мамакан. В Бодайбо мы приплыли на речном трамвае. Там говорят, что было землетрясение, даже разрушился один дом и погиб человек. Мы же на воде его и не почувствовали. В Бодайбо нас посадили в самолёт, и через несколько часов мы уже были в родном общежитии.

   Так закончился мой первый полевой сезон, полный трудностей и приключений.  Испытания мы выдержали и получили отличные характеристики. Возвращались мы уже совсем другими, как говорится, закалёнными. Не даром в стихотворении нашего преподавателя Валерия Владимировича Андреева, ныне покойного, есть такие строки:

«Уходили мальчики в тайгу,

Возвращались зрелые мужчины».

   Побывавшие в геологосъёмочних партиях, неважно на каких должностях, делятся на две категории: одних больше в такую партию не заманишь никакими «коврижками», другие будут вспоминать это время, как лучшее своей жизни, и стремиться снова побывать в таких местах. Я принадлежу ко второй категории.

  Все трудности и недостатки полевой жизни окупаются чувством какой-то раскрепощённости, свободы от городской сутолоки, толпы, транспорта, магазинов и т. п. Здесь чувствуешь себя хозяином своей судьбы! А какие красоты в горах! Какое удовольствие на вершине у снежника попить чай, любуясь необъятными просторами окружающих гор со скалистыми пиками, гребнями, обрывами, ущельями, ручьями с водопадами, ледниковыми озёрами! Здесь можно увидеть в 10 метрах дикого оленя или сохатого, мелькнувшего в ветвях соболя, возмущённо цокающую белку, стоящего столбиком тарбагана, с громким шумом взлетающего глухаря, пересвистывающихся рябчиков, плавающих в улове хариусов в три этажа... А какая бывает звенящая тишина у озера, окруженного скалистыми стенами!

   Геологическая сторона практики тоже была весьма насыщенной. Многое из того, что рассказывали нам на занятиях, мы познали в натуре, научились вести документацию, ориентироваться по карте. В конце полевого сезона нам уже доверяли ходить самостоятельно в маршруты. Я ходил с Валентином. Один день он вёл маршрут, а я сопровождал его с радиометром, а завтра мы менялись ролями. Мы поняли: чтобы стать хорошим специалистом, надо многое знать, поэтому наше отношение к учёбе изменилось. Мы уже воспринимали то, что нам преподают, не как какую-то абстракцию, что было до практики, а как необходимое в нашей жизни. 1957

1958 год

   В 1958 году, закончив 4 курс и отслужив месяц на сборах в Забайкалье, в начале июля мы разъехались на преддипломную практику. На факультете нам троим: Саше Горелову, Юре Шиверскому и мне выдали направления в Северо-Байкальскую экспедицию, которая базировалась в Нижнеангарске, и деньги на проезд. В те времена до Нижнеангарска можно было добраться только по Байкалу. От порта Байкал до Нижнеангарска плавал один пассажирский теплоход «Комсомолец». Он плыл до него почти трое суток, заходя во все населённые пункты, расположенные по берегам Байкала. Весьма нудное занятие. Скрашивали его только великолепные и разнообразные виды скалистых берегов озера. Мы видели их впервые.

   Прибыв в Нижнеангарск, мы пришли в экспедицию. Там нас распределили по разным партиям и направили в гостиницу, где мы должны были ожидать транспорт, которым можно  добраться до места практики. Меня распределили в Анамакитскую партию, которая проводила поисковые работы в центральной части Верхнеангарского хребта и базировалась в пос. Уоян - самом дальнем поселении в Верхнеангарской впадине. До него можно было добраться только на почтовом катере, который ходил от Нижнеангарска по Верхней Ангаре один раз в неделю. До Уояна  путешествие занимало трое суток с двумя ночёвками. Мне пришлось дожидаться транспорта несколько дней.

   Нижнеангарск в то время представлял собой небольшой посёлок, вытянутый почти везде в одну улицу вдоль берега Байкала. Каждое утро в пять часов нас будил китаец, который шёл по улице с двумя корзинами на коромысле, наполненными дарами огорода, и без перерыва громко выкрикивал:

   - Луга, чеснога!

   Питались мы в единственном в посёлке пункте общепита - буфете при гостинице. Меню было весьма однообразным: омуль жареный, омуль солёный с душком или без и уха из омуля. В магазине можно было купить хлеб и рыбные консервы местного рыбозавода. Причём сырьё для него привозилось в основном с Тихого океана.

   Первым уехал Саша Горелов, за ним Юра Шиверский. Наконец пришёл мой черед отправляться в путь. Почтовый катер имел длину около 10м. Пассажиров набралось человек 15. Катером правил моторист, он же почтальон. У него была будка, где он мог ночевать. В общем, на катере можно было сидеть и стоять, а вот ходить было негде.

   За первый день мы доплыли до «умирающей» деревни Ченча, в которой осталось около 10 домов. Я побывал в этих краях в 80-х годах и не нашёл даже места, где она была. Ночевать устроился у одинокого старика полуэвенка. Природные эвенки в большинстве своём маленького роста и хилого телосложения. Метисы же обычно высокорослые, широкоплечие и сильные. Дедушка, у которого я остановился, был 93-х летним метисом.

   - А дети у Вас есть? - спросил я его.

   - Есть, да все разъехались. А я не захотел уезжать. Здесь всю жизнь прожил, здесь и помирать буду.

   - На что же Вы живёте?

   - Зимой охочусь понемногу. Да вот староват стал. Раньше ходил на лыжах в день по 30  километров, а теперь не больше 10км. Какая это охота! Летом занимаюсь огородом, кошу сено по найму.

   Утром поплыли дальше. И тут у меня разболелся живот. Как я сейчас понимаю, был приступ аппендицита. Но тогда я этого не понимал. Думаю: поболит, да пройдёт. Кругом народ незнакомый, даже пожаловаться некому. Вторую ночь ночевали на полу в зимовье вповалку. Живот постепенно успокоился, и я забыл об этом приступе. Через несколько лет, будучи на операционном столе с приступом острого аппендицита, я вспомнил об этом случае.

   К концу третьего дня прибыли в Уоян. Тогда это была небольшая эвенкийская деревня с магазином, начальной школой, медпунктом, домом-лесничеством  Русскими были только лесник, продавец и уборщица в магазине. Для каждой семьи эвенков были построены новые дома. Но они во дворах поставили чумы и в них жили: в доме жарко. Все эвенки и эвенкийки курили трубки. Если ребёнок начинал плакать, ему совали подкуренную трубку с табаком. Отношение к нам было дружелюбное.

   Партия базировалась в доме лесника Володи. Он два года как кончил лесной техникум и получил сюда распределение. Возле дома Володя разработал огород, обеспечивал себя на долгую зиму картофелем и овощами.

   Мне повезло. Когда я приплыл в Уоян, там находился старший геолог партии Леонид Михайлович Бабурин. Он нанял здесь оленей с каюрами и на другой день собирался с караваном оленей отправиться на площадь работ.

   Утром каюра завьючили оленей, и мы отправились по тропе в сторону гор. Олений караван двигается медленно, и мы четыре человека отправились вперёд. Во главе нашей группы был Леонид Михайлович Бабурин. Отличная погода, необычная обстановка, окружающие просторы, возвышавшиеся впереди стеной горы, предвкушение неизвестного настраивало на романтический лад. Шли мы быстро, расспрашивали старшего геолога о будущих перипетиях работы. Тропа как раз пересекала заросли молодого осинника. Из оружия был только охотничий нож у старшего геолога.

   На какое-то время разговоры прекратились. Вдруг впереди на тропе в 15-20 метрах увидали медведицу, а за ней двух маленьких медвежат. Мы оцепенели. Медведица рявкнула, поддала медвежатам лапой и скрылась с ними  в осиннике. В следующий момент она стала делать в метрах в 5-10 вокруг нас по чащобе круги, периодически угрожающе рявкая. Видны было только резкие качания вершинок осин и треск кустарника. А впереди тявкали медвежата. Это рявканье и тявканье я запомнил на всю жизнь. Мы, сбившись в тесную кучу, растерянно вращались вслед за треском и не знали, что делать.

   - Спокойно, ребята, - негромко крикнул старший геолог напряженным голосом.

   Он моментально выхватил нож, срубил осиновые палки и мы, ощетинившись ими во все 4 стороны, ожидали нападения.

   - Давайте медленно отходить, - скомандовал Леонид Михайлович.

   Так тесной группой, не опуская «оружия», спиной друг к другу мы стали пятиться назад. Когда мы отпятились метров на 20, издаваемые медведицей и медвежатами звуки прекратились. Мы развели костёр и стали ждать караван. Напряжение прошло, и мы возбуждённо стали обсуждать происшедшее. Каждый, конечно, стремился показать, что он совсем не испугался.

  Показался караван, а впереди охотник с карабином за спиной.

  - Там впереди медведица с медвежатами, - наперебой стали рассказывать мы.

   Охотник взял карабин на перевес, взвёл затвор и пошёл вперёд, а мы на некотором расстоянии за ним. Но никаких следов пребывания медвежьего семейства впереди не было. Так как у меня на груди висел фотоаппарат, то надо мной стали шутить:

   - Что же ты не сфотографировал медведицу? - А мне было в это время не до фотоаппарата, я о нём и забыл.

   На выходе долины р. Анамакит из гор у партии был склад взрывчатых веществ (ВВ). В 200 м от него стояла 10-местная палатка, где жили сторожа - семейная пара старых эвенков. Сторожа были для проформы, так как на сотни вёрст вокруг не было ни души, кроме эвенков, которые в это время пасли оленей далеко от этих мест. Переночевав, мы с караваном отправились далее вглубь гор, а здесь остались сторожа склада ВВ с охотничьей собакой, С.А. Гурулёв - преподаватель нашего факультета и мой однокашник А.А. Бухаров. Далее рассказ продолжается с их слов.

   Вечером, поужинав у костра у входа в палатку, они устраивались на ночлег. Костёр потухал. Только погрузились в спальники, как у палатки раздался свирепый собачий лай и затем медвежий рёв. Собака стала носиться вокруг палатки с истошным лаем, а медведица (это была она) носилась за ней с рёвом. Все моментально выскочили из спальных мешков, вооружились, кто чем мог (лопаты, топоры), раздули костёр и стали у входа в палатку, собираясь дорого продать свою жизнь. Ружьё эвенки оставили на складе ВВ.

   Собака бросилась в сторону гор, которые возвышались сразу за палаткой. Они были покрыты крупными глыбами с редким кустарником, среди которых располагались скальные выходы и обрывы. Собачий лай и рёв медведицы то удалялся, то приближался. Это продолжалось около 2 часов, держа в напряжении население палатки. Затем всё стихло, собака прибежала, высунув язык, и успокоилась, изредка взлаивая на кедр, стоявший у палатки. Решили, что медведица в погоне за собакой где-то сорвалась с обрыва и разбилась. Все постепенно успокоились и легли спать.

   Проснувшись утром, они увидали на кедре у палатки двух медвежат. По-видимому, медвежата выскочили на палатку, собака кинулась на них, а они шмыгнули на дерево. Медведица, вывалившая из чащи леса за ними, кинулась на собаку и началась «игра» в догонялки. Сходили за ружьём и добыли медвежат. Без матери им всё равно было не выжить. Мясо их частично привезли к нам. Так закончилось моё первое знакомство с медведями.

   Наш караван без задержки у склада ВВ прошёл дальше вглубь гор до табора, расположенного на правом берегу р.Анамакит. Ночью я проснулся от страшного грохота, который продолжался несколько минут. Оказалось, что здесь Анамакит подмывает левый берег, где уже образовался обрыв в сотни метров. Почти каждые сутки с этого обрыва сходили каменные лавины. До табора камни не долетали несколько десятков метров.

  На утро ввиду резкого дефицита ИТР, меня после короткого инструктажа по геологии района, поисковых задач, методике и условий работы, сразу же послали в однодневный маршрут. Остановлюсь на общей характеристики условий маршрутов.

   Площадь поисковых работ Анамакитской партии имела вид квадрата со стороной 20км. Единственной дорогой на площади была оленья тропа, которая пересекала её почти по середине в меридиональном направлении. Проходила она по долинам Анамакит Ангарский и Анамакит Мамский с короткими отворотами по Правому Анамакиту и ручью Дылындык. Маршрут до границы площади достигал иногда 10км и обратно столько же. Отметки вершин доходили до 2500м, относительные превышения - до 1500м. Склоны крутые, часто с обрывами и живыми россыпями. Как показали наши измерения по времени прихода звука от брошенного вниз камня, высота обрывов иногда достигала 300м.

   В маршрутах часто приходилось преодолевать «живые» россыпи, которые разделяли скальные гребни. Обычно, стоя на таком гребне, я намечал путь до следующего скального выступа. Выбирал камни побольше размером и бегом по ним преодолевал каменный поток, а за мной с угрожающим шумом камни начинали ползти вниз. Иногда выбирал крупную плоскую глыбу и на ней проезжал некоторое расстояние, всегда находясь в напряжении, в готовности перепрыгнуть на другой камень.

   Перед моим прибытием двое маршрутчиков попали в такую движущуюся лавину. В результате у одного оказалась раздроблена коленная чашечка, а у другого - вырван солидный клок ягодицы. Они кое-как с палками, поддерживая друг друга, добрались до табора, откуда их смогли быстро вывезти в Нижнеангарск. Ягодица-то зажила, а вот второй остался хромым.

   В маршруте приходилось пересекать несколько хребтов разной высоты. Поднимаясь на хребет, я никогда не знал, смогу ли с него спуститься. Вдруг там обрыв и придётся его обходить, вернее облазить. За день маршрутом редко удавалось пройти более 5км, поэтому в основном маршруты были многодневными (до 4-5 дней).

  С целью поисков полезных ископаемых по проекту надо брать сколки пород через 50м весом до 50грамм, плюс образцы встреченных пород и пробы, если встречалось видимое оруденение. Мы стремились брать сколки, образцы и пробы, минимального размера, но всё равно к концу маршрута накапливалось каменного материала до 10кг, плюс снаряжение и одежда для ночлега.

   Трудности усугублялись тем, что не было маршрутных рабочих. В Нижнеангарске свободная рабочая сила отсутствовала. Кое-как набрали лишь горнорабочих. Поэтому в маршрут, вопреки технике безопасности ходили по одному.

   Чтобы уменьшить груз, мы кооперировались по двое или по трое. Шли параллельными маршрутами, намечали место ночлега и делили груз. Я ходил обычно со старшим коллектором, которому было 35 лет. Он был самым пожилым в партии и поэтому звали его стариком.

  Ночевать приходилось в карах с отметками 1800-1900м, где росли лишь редкие кустики стланика. По утрам даже в июле на воде появлялся ледок. Мы брали с собой палатку - альпийку, которую ставили на молотках, котелок, кружку, ложку, нож, чехол от спальника, тёплое бельё, шерстяные носки. Продуктов брали по минимуму и делили поровну. Из уважения к «старости» моего напарника и по его личной просьбе я брал палатку. С вечера засыпали, но около часу ночи просыпались от холода. До восхода солнца дрожали, пытаясь согреться. Затем засыпали, но в 7-8 часов надо было вставать и идти в маршрут.

   Расскажу о некоторых, наиболее запомнившихся маршрутах.

    В конце июля наш табор располагался на левом борту долины правого притока руч. Анамакит Ангарский, куда смогли подняться олени. Кроме нас со Стариком (я забыл имя своего компаньона, поэтому буду называть его Стариком), на таборе находился прораб Боря Цедендамбаев и рабочий Алексей. Они оценивали проявление молибдена: Алексей копал канавы, а Боря документировал их и отбирал пробы. Связи не было, и мы не знали, где олени и когда они придут с продуктами, которые кончались. Боря с Алексеем ушли за ними.

    Нам осталось сделать последний трёхдневный маршрут. Надо было обследовать цирк в вершине ручья. Утром проснулись под шум дождя. Пережидаем дождь один день, второй, а он не кончается. Осталось совсем мало продуктов. На третий день дождь стих, и мы пошли в маршрут. Но только отошли с километр, как он зарядил снова. Возвращаться назад на табор, где нет продуктов и неизвестно, когда их привезут, не имело смысла. Как в песне: «...и нельзя повернуть назад». Решили идти дальше, авось дождь кончится. Уже вечер, мы промокли насквозь, а дождь не кончается. Кругом камни с редкими кустиками стланика. Даже палатку негде поставить. Начало темнеть. Вдруг видим небольшую относительно ровную площадку и на ней кучку наломанного стланика. (Как я выяснил потом, здесь год назад ночевали геологи Сосновской экспедиции, которая занималось поисками месторождений урана.) Решили на ней ставить палатку. Кое-как поставили палатку на молотках, забрались в неё и стали устраиваться спать. Но пока возились мокрые, задели изнутри палатку и она стала протекать. Попытались уснуть. Но мы мокрые, да и с палатки постоянно капает холодный душ. Дрожь пробирает, зуб на зуб не попадает. Только скрючившись, немного согреешься, как начинают болеть кости, затекать мышцы. Переворачиваешься на другой бок и начинаешь снова стучать зубами. Так мы мучались всю ночь. Свербела одна мысль: скорее бы рассвет. Но вот стало светать, а дождь не кончается. Старик не выдержал:

   - Я вылезу, побегаю, а то совсем застыл.

   Выбрался из палатки, сделал несколько кругов вокруг неё и снова залез внутрь. Наконец на наше счастье дождь стал кончаться, и к 11 часам выглянуло Солнце. Немного обсушились, сварили еду и в два часа отправились в маршрут. Пришли обратно, разделили поровну остатки еды: по кусочку сухаря и сахара, и легли спать. Утром еды у нас уже не было. Попили пустой чай, свернули вещи и отправились совместно маршрутом выходить на табор.

   Мой напарник был курящий и израсходовал почти все спички. Осталось четыре штуки. А мы не знаем, что нас ждёт на таборе, пришли ли олени с продуктами. Старик отдал мне спички и сказал, чтобы я ему не давал курить. А то придём на табор, даже нечем будет развести костёр. Маршрут у нас был по правому борту ручья по каменным глыбам и скальникам. В середине дня мой напарник начал канючить спичку, говорит, что уже не может без курева. Упросил меня, выделил я ему одну спичку.

   Пришла пора перебираться на другую сторону ручья, но он здесь тёк в каньоне. С обеих сторон скальные обрывы высотой до 50 метров. Наконец нашли место, где можно спуститься к ручью. Спустились, а на той стороне обрыв. Стали искать место, где можно выбраться из каньона. Нашли наклонный уступ шириной полметра, который выходил к каменной россыпи. Стали по нему подниматься, иногда прижимаясь грудью к скале и распластав руки. Я шёл первым. В одном месте уступ прерывался на ширину большого шага, а внизу обрыв метров 20 и тяжелый рюкзак за спиной. Стало страшно. Я остановился, собрался с духом и шагнул. Мой напарник добрался до этого места и остановился.

   - Как ты здесь перебрался? - С испугом спросил он.

   - На честном слове.

   - Как это?

   - Сказал себе: честное слово не упаду, и шагнул.

   Он несколько минут насмеливался и, наконец, тоже шагнул. Обошлось благополучно.

   Выбрались на камни.

   - По этому случаю надо закурить, - заявил он.

   - Без курева не могу идти дальше.

   Уговорил он меня, выдал я ему спичку. Осталось их две.

   Без еды и по такому трудному пути мы обессилили, а надо идти по камням в гору. Можно продвигаться только прыжками с камня на камень. Еле ползём, останавливаясь после каждых 10 метров. Наконец выбираемся к табору, видим палатку, а около неё на куле сушатся сухари! Их промочил дождь, и они заплесневели. Боря с Алексеем ушли на канаву.

   Стали мы ждать оленей, которые нас вывезут с этого табора. Ждали мы три дня. Питались в основном сухарями и чаем с сахаром. Так как сухари заплесневели, мы выбирали самые незаплесневелые. На третий день, когда пришли олени, сухарей осталась только горстка. Так закончился мой самый тяжёлый маршрут в этом сезоне, да, пожалуй, и во всей моей практике.

   В конце августа с табора в долине руч. Дылындык я пошёл в маршрут на левый борт долины руч. Анамакит Мамский. Мне предстояло пересечь вершину с отметкой около 2000м, сложенную ультраосновными породами. Они имеют чёрный цвет, соответственно, вид у горы был весьма мрачный. Ультроосновные породы богаты минералами железа и потому имеют высокую магнитность. Мы успели спуститься метров на 200 от вершины, как чёрная туча, сверкая молниями и громыхая закрыла всё небо. Как будто наступил вечер. Молнии, словно пики, почти непрерывно стали вонзаться в чёрную вершину горы, совсем близко от нас. Зрелище незабываемое и невероятно страшное! Грохот можно сравнить с артиллерийской канонадой. Но нам было не до любования. Мы не стали искать убежища, а под проливным дождём как можно скорее стали убегать вниз. Только мы спустились к ручью, как дождь прекратился, туча, погромыхивая, удалилась.

   На другой день мы с геологом Аркадием Залуцким параллельными маршрутами с общей ночёвкой отправились в двухдневный маршрут на левый борт того же ручья. У него была собака, которая иногда сопровождала его в маршрутах. Переночевав в каре в вершине ручья и позавтракав, мы отправились в маршрут: Он по правому водоразделу ручья, я по левому. Поднявшись по курумнику на скалистый гребень, я двинулся по нему. Он представлял собой прерывистую гранитную стенку, сложенную параллелепипедами (характерная отдельность для гранитов) высотой 5-25м и шириной около полметра. Причём их поверхность была наклонена под углом 10-15 градусов. По обе стороны от стенки были в основном «живые» глыбовые россыпи («живыми» называются россыпи, когда при малейшем воздействии глыбы начинают ползти вниз, часто переворачиваясь и образуя каменные лавины). Единственный относительно безопасный путь лежал по скалистому гребню. Был конец августа и накануне прошёл снег. В основном он стаял, а на наклонной поверхности скалистого гребня оттаяла только полоска шириной около 20см. Чтобы не поскользнуться и не упасть со скалы, пришлось передвигаться по этой узкой полоске на четвереньках. Скалистая стенка иногда прерывалась глыбовыми россыпями.

   Передвигаясь таким образом, я услышал внизу постукивание камней. Постепенно постукивание становилось всё громче. Явно кто-то приближался ко мне по глыбовой россыпи. Никакой зверь, кроме медведя, по таким россыпям не бегает. А звуки всё приближались. Мне стало неуютно. Я поспешил добраться до перерыва в скалистом гребне, спрятался за камни и приготовился защищаться молотком. Сердце билось как «овечий хвост». Вдруг из-за камней выскакивает собака Аркадия. Я сел и несколько минут успокаивался.

   Видимо, когда мы пошли в маршрут, собака была занята каким-то своим делом, возможно, добывала пищуху, хватилась, а нас нет. Она почему-то перепутала и побежала по следу догонять не Аркадия, а меня. Покрутившись около меня, собака поняла, что хозяина здесь нет, и скрылась.

   Начался сентябрь. Вершины гор уже посеребрил снег, но склоны ещё были открытыми. Надо было сделать последние маршруты в районе перевала между Анамакитами Ангарским и Мамским. Туда с табора на ручье Дылындык отправились трое: геолог Аркадий Залуцкий, старший коллектор Женя и я. На перевале поставили палатку и пошли в ближние маршруты. Мы с Женей худощавые, а Аркадий - здоровяк. До выезда в поле он весил 110кг. За поле, правда, похудел килограмм на 30. А палатка маленькая. На ночлег первым в палатку забирался я, за мной Женя. Он заваливался на меня и тогда в палатку мог втиснуться Аркадий. Ночевали тесно прижавшись друг к другу. На другой день проснулись под шум дождя. Два дня пролежали в палатке, выбираясь лишь для приготовления пищи и по «суровой необходимости». На третий день дождь прекратился, мы сходили в маршрут. В этом маршруте я обнаружил тело пегматитов с лепидолитом - минералом лития.

   Ночью пошёл снег. Утром он перешёл на перевале в мокрый снег с дождём, а склоны стали покрываться снегом. Делать нечего, надо идти на табор, до которого 6км. Свернули мы палатку и тронулись в путь. Сапоги у меня порвались так, что торчали портянки. Они сразу промокли и ноги заледенели. Одежда тоже промокла насквозь. Руки замёрзли так, что пальцы не гнулись. Молоток пришлось держать подмышкой. Тропа была каменистая, камни обледенели. Быстро не пойдёшь, чтобы хоть немного согреться. До табора мы плелись больше двух часов.

   На таборе палатки с печками, костёр горит - варится горячая еда. Благодать! Леонид Михайлович, увидев наше состояние, достал из заначки бутылку коньяка, налил нам по стакану. Мы, переоделись в сухую одежду, выпили коньяк, напились горячего чая и залезли в спальники. Меня ещё долго колотила дрожь. Наконец я уснул. Через два часа проснулся совершенно здоровым, как и другие мои спутники. Как будто и не было этого похода. Смотрю, а у моего спальника стоят новые рабочие ботинки. Леонид Михайлович, увидев мою обувь, понял, что ходить в ней больше невозможно.

   Погода наладилась, но все горы, кроме долин, были покрыты снегом, который уже не собирался таять. Решили кончать полевые работы и выходить в Уоян. 9 сентября завьючили оленей и отправились в путь. В первый день дошли к вечеру только до перевала. Погода стояла ясная. Быстро поставили палатки, поужинали, бросив всю посуду и снаряжение, где попало, устроились спать. Решили на другой день пораньше отправиться дальше.

   Я спал в палатке с краю. Утром проснулся от ощущения, что меня чем-то придавило. Высунулся из спальника и вижу, что пола палатки лежит на спальнике, прогнувшись под какой-то тяжестью. Толкнув её, я понял, что это снег.

   Я выбрался из палатки и вижу такую картину. Всё вокруг бело. Два наших каюра сидят перед своим тентом. Перед ними горит костерок из трёх палочек, расположенных веером. Обычный экономный костёр эвенков. По мере прогорания, они палочки пододвигают, поддерживая огонь. Над костром висит чайник. И каюра с благодушным видом пьют чай.

   Выбрались все из палаток и начали искать, разгребая снег, где топор, где пила, где какая посуда. Сварили наскоро завтрак, и тронулись дальше. Через два дня мы были в Уояне.

   Поселились мы у Володи лесника. Из военкомата Нижнеангарска ему прислали повестку и назначили время выезда из Уояна. Он распродал всё своё хозяйство: урожай, зимнюю одежду, посуду и т. д. Вдруг получает телеграмму: отстрочить выезд до особого распоряжения. Володя распсиховался, начал крушить мебель, купил бутылку водки и залпом её выпил. На другой день он рассказал. Год назад было то же самое. Получив повестку, Володя распродал всё имущество и  поплыл в Нижнеангарск. А когда прибыл туда, то команда уже уехала и его отправили обратно. Пришлось ему всё заводить снова, и всю зиму он практически бедствовал. Сейчас Володя посчитал, что история повторяется, и сильно расстроился. Но на сей раз - это была лишь временная отсрочка, и Володя отправился служить Родине. Возвращаться в Уоян после армии он не собирался.

   В магазин привозили товары, продукты и спиртные напитки баржой один раз в год осенью. Спиртные напитки обычно кончались уже в феврале. После этого естественно устанавливался сухой закон. Всё население Уояна с волнением ждало эту баржу. Были одни разговоры, где находится баржа, где ночует, сколько прошла за день. Наконец баржа прибыла, но пока её не разгрузили, и продавец не принял товар, магазин не работал. Всё мужское население Уояна дружно бросилось разгружать баржу. Быстро разгрузили её,  началась гульба!

   Баржа отправилась обратно, а с нею и я. В университет успел прибыть к 10 октября, как раз к началу занятий пятого курса. В то время с опозданием было строго. Могли сделать выговор или даже лишить стипендии, без которой я лишался бы средств к существованию. 1958.

Продолжение 1959-1960